Спектакль

Ваш Гоголь. Последний монолог

До сих пор режиссер Валерий Фокин с упорством исследовал художественный мир классика: в спектаклях Фокина по текстам Гоголя возникала изумительная чертовщина в формах театра, которая взрывала причинно-обоснованный мир, превращалась в метафору вечно ускользающей от осмысления реальности бытия. В спектакле «Ваш Гоголь» Фокин решил вскрыть саму черепную коробку писателя, да еще и умирающего.

Спектакль начинается у входа в лифт, который везет зрителей на седьмой ярус, в одно из камерных игровых пространств театра, капельдинеры говорят шепотом и зрителей увещевают: «Тише, господа, тише». Спектакль задуман как церемония прощания с умирающим. В черной комнате на длинном дощатом столе лежит че­ловек — бритоголовый, в белом белье, из-под которого торчат худые голые ноги (Игорь Волков). Скамьи для публики расставлены вдоль стола. Едва зрители расселись, откуда ни возьмись появляются двое маленьких людей в белых одеждах. Они пробегают по столу и исчезают за черным занавесом в изголовье.

Дальнейшее укладывается в час с небольшим сценического времени. На сей раз Фокин поставил спектакль — жест понимания, приятия и сострадания большому мастеру. Жизнь, как это бывает перед смертью, проносится перед глазами писателя стремительно, чередой ослепительно ярких картинок за открывшимся занавесом (уникальная работа молодого московского художника Марии Трегубовой). Сочный зеленый рай из той поры, когда стрекозы были большими, затем другой рай — рукотворный с узнаваемой петербургской першпективой, которая оборачивается декорацией для «Ревизора», за актеров все те же маленькие люди, которыми управляет изящный молодой человек (Александр Поламишев). Потом — итальянская страница с гондолами. А затем театр перекинется на стол — последний вдруг заполнится множеством итальянских яств, а молодчик заголосит, как патриарх: «Писателю Гоголю поправления здоровья». После чего появится настоящий гример Александринки, который придаст обоим персонажам спектакля портретное сходство с Гоголем.

Суть спектакля «Ваш Гоголь», однако, в том, ради чего герой Игоря Волкова ценой последних жизненных сил поднимется со смертного одра, отмахнется от назойливых видений и от своего черта с его веселой компанией и вдруг прохрипит свое покаяние, — в том, что не смог он превратиться в проповедника, не указал соотечественникам их единственного пути. При этом слушатели Гоголю не важны, он продолжает многолетний спор со своим великим современником Пушкиным, чей бюст теперь перекрывает перспективу маленькой сцены, — спор о миссии русской поэзии. Это всего несколько предложений, но если кому интересно, какие именно идеи сделали преуспевающего писателя душевнобольным и заставили его отправить в печь второй том «Мертвых душ», то этих слов будет достаточно.