Спектакль в Санкт-Петербурге

Грабеж

Видеть в Лескове автора мрачных былей из жизни отечественной глубинки гораздо привычней, чем сочинителя бойких побасенок, но последние у него получались, ей-богу, не хуже первых. Рассказ о том, как орловский недоросль, чистый ангелок, сам того не желая, ограбил семижильного дьякона, написан таким отборным русским языком, что актеры должны смаковать его, точно пирожное. А что до объемности образов, то они не уступают героям Островского. Словом, это именно та литература, которая пестуется в театре «Русская антреприза», где не самые последние артисты города собираются компанией, чтобы наиграться всласть: на крошечной сцене роли выходят непременно первого плана, а режиссура тут — исключительно мягкая, тиранов и формалистов худрук театра Рудольф Фурманов на порог не пускает.

«Грабеж» поставил Евгений Баранов, актер, который долгое время вынужден был втискиваться в одну и ту же маску простака в самых разных спектаклях режиссера Татьяны Казаковой. Зато в «Русской антрепризе» у него в послужном спике уже есть и светский хлыщ, и поч­ти святой чиновник, и парадоксалист-интеллектуал, расследующий преступление в собственной семье. В «Грабеже» Баранов играет заводного купчишку, ­дядю упомянутого недоросля, — борода лопатой, грудь колесом, с появления ­которого и начинается все самое смешное. А до того Баранов присутствует на сцене незримо — выстраивая на правах постановщика атмосферу неги и лени. Художник Илья Слободяник укутал сцену в пуховые одеяла, а по планшету раскидал объемные подушки, так что Обломов просто обязан проснуться в каждом зрителе: поворочаться с боку на бок и уютно засопеть в кресле под говор двух русских красавиц в ночных рубашках — матушки (Инга Волгина) и тетушки (Мария Мещерякова). Пробудиться стоит ради свахи — хотя Галина Субботина не слишком уверенно чувствует себя в этой ключевой для русской сцены роли, сюжет Баранов в отличие от Лескова закрутил именно вокруг нее. Глаза распахнутся сами собой, когда послушный переросток Мишенька (Ярослав Воронцов) выскочит на сцену по первому зову матушки — из бани, едва успев прикрыть веником срам. Сон потревожат также милое кокетство местной девки (Марианна Мокшина) и громоподобная заупокойная в исполнении баса из Капеллы Александра Орта — он впервые вышел на драматическую сцену, чтобы сыграть (а правильнее сказать, спеть) дьякона, за которым дядюшка и пожаловал из бодрого уездного Ельца в снулый губернский Орел. Энергия и стремительные реакции самого Баранова рулят вниманием зала не хуже драматических разворотов камеры в голливудском экшене. Но есть за­дачи, с которыми Баранов определенно не справляется. Две сцены из «Грабежа» требуют особой режиссерской изобретательности. У Лескова они — самые остроумные: драка с местными купцами в темном номере гостиницы и потасовка дяди и племянника — тоже во тьме — будто бы с местным подлетом (уличным вором). На сцене в первом случае на несколько минут напрочь гаснет свет, так что хочется вызвать электрика, а во втором двое взрослых мужчин залезают под занавеску, а публике оставляют лишь танцующие подошвы своих валенок — так наверняка поступили бы актеры самодеятельной труппы райцентра. Во всем остальном спектакль оказался достоин первоисточника — анекдота высокой литературной пробы.