Спектакль

Дядя Ваня

Перечитав от начала и до конца рассказы А.П. Чехова, я сказала себе, что это последний раз, когда я насильно «запихиваю в себя» эту «мировую классику», только потому, что любому образованному человеку ее надо знать. И это, несмотря на мою беззаветную любовь ко всем остальным писателям, входящим в эту же категорию. Просто интерес к Чехову «отбили» еще в школе. Теперь мне предстояло одолеть все его пьесы, потому как впереди была подготовка к поступлению в театральный институт. А куда ж в театре без Чехова. Тогда я твердо для себя решила, что это не мой писатель, и я - не «герой его романа» потому, что, прочитав почти всё, я не поняла ничего - ни о чем, ни о ком, ни зачем все это писалось. Абсолютное бездействие, обывательщина и отсутствие каких-либо героев и поступков в каждом произведении. А если они и были, то ни к чему не приводили и жизнь не меняли.
Тогда мне было 17лет.
С тех пор я посетила лишь две «Чайки» на сцене разных театров, один «Вишневый сад» и вот, решилась пойти на «Дядю Ваню» в театр им. Моссовета и то, только потому, что безмерно доверяю вкусу и таланту мастера, Андрея Кончаловского, чью режиссерскую работу мне предстояло посмотреть и чьи работы до сих пор не оставляли меня равнодушной.
То действие, что я увидела на сцене, меня захватило с первой минуты. От происходящего, невозможно было оторвать взгляд. Как будто ты смотришь на написанный маслом шедевр в Третьяковке. Я вглядывалась в каждую мелочь – насколько продуманы костюмы, какой потрясающий свет и цветовая палитра! Прозрачно-пастельные, шоколадно-сливочные и воздушно-белые цвета костюмов и декораций позволили создать на сцене бесконечно теплую и уютную атмосферу дома, в котором также хорошо должно быть и живущим там людям. Тщательно подобраны и прорисованы в каждой сцене детали быта, мебель и одежда героев - ничего лишнего. Это именно Чехов – в подлиннике. Его герои существовали только в такой обстановке.
Происходящее на сцене захватывает тебя еще и потому, что ты уже полюбил эту картинку и стал ее частью. Со вкусом показана размеренная жизнь провинциального поместья с ее повседневными хлопотами и бесконечным чаепитием. Почему-то завораживают своим исполнением совершенно простые сцены по раздуванию самовара сапогом и мытье ног профессора Серебрякова. В этих действиях проявляется столько любви!
На фоне пастельно-карамельных оттенков своей выразительностью притягивает глубокий серый цвет, в который облачена Соня. Еще больше усиливает это притяжение утрированная некрасивость и угловатость, на контрасте с которой, ярко проявляется душевная красота и внутренний свет героини Юлии Высоцкой. Он льется изнутри и завораживает своей чистотой, никого вокруг не оставляя равнодушным. Именно этот контраст, обнажает ее душевную драму и делает, по моим ощущениям, Соню главной героиней спектакля. И серая мышка становится ярким пятном на фоне всего происходящего. Она притягивает к себе внимание настолько, что никого из прочих персонажей на сцене уже не замечаешь. Ее красота в мудрости, терпении и внутренней силе. Даже, когда все накопившееся неожиданно для самой Сони выплескивается наружу, в сцене, где она сметает все со стола, ее мудрость и доброта заставляют ее успокоиться. «Мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг». Надо быть милосердным к тем, кого любишь. Невежеством разрушено уже почти всё, а взамен создано так мало. Необходимо скорее работать, - делать никому ненужную работу, просто делать что-то, чтобы успокоиться и забыть о своих устремлениях и порывах. Монотонно, размеренно, не отвлекаясь на чувства - иначе это опять приведет к катастрофе, разрушению себя и всего вокруг.
Не так ли и мы прячемся в суете дней, загружаем себя бессмысленными заботами и работами, «делаем что-нибудь», только чтобы уйти от главного, и такого болезненного для каждого, поиска себя и своего предназначения в этой жизни. Стараемся не вглядываться, не вслушиваться, не вдумываться в происходящее, чтобы не оторваться от привычной размеренности и бесконечно-конечной монотонности жизни. Чтобы вдруг не очнуться и не сказать себе: «А этого ли я хочу, а за этим ли я пришел в этот мир»? Мы очень боимся пустоты вокруг и внутри нас.
Обо всем этом очень думается, когда на экране, во время смены декораций, вдруг возникает видеоряд и гул бесконечного потока машин – бессмысленный, каждодневный, поглощающий, как черная дыра, огромное количество нашего времени. А можем ли мы найти в нашей жизни время на то, чтобы просто созерцать и просто думать, чтобы всё вокруг происходящее вдруг не оказалось бессмысленным?
Действие спектакля продолжается - оно совершается уже внутри тебя. Теперь в шуме машин ТЫ главный герой и режиссер своего спектакля. И, оттого, когда вдруг, ты осознаешь нелепость происходящих каждый день событий - душа разрывается, поток слез не остановить! Хочется все бросить и рвануть туда, к своей мечте, не оглядываясь, пока опять не накрыло обыденностью, пока еще чувства и переживания так свежи! Ведь за каждодневной суетой мы маскируем главное- наши идеалы и устремления. Жизнь проходит, а мы всё оставляем на «потом». Надо, господа, дело делать СЕЙЧАС! «Потом» не произойдет НИКОГДА!!
Вот же он, Дядя Ваня, в порыве гнева выкидывающий бесконечные кипы бумаг из шкафа. Вся его жизнь – это ворох никому ненужных переписок, квитанций и счетов. Дядя Ваня - это и Вы и Я. Неужели, после нас останется только это, и ни на что другое мы не способны?!
Вдребезги разбитая ваза, как символ несостоявшихся надежд, разрушенных беззаветным служением близким людям. Подменяя свои интересы долгом и проживая жизнь в угоду другим, даже любимым людям, не совершаем ли мы большего греха, оставляя нашу жизнь и устремления на «потом»? И не делаем ли мы несчастными любимых людей, обвиняя их, впоследствии, в нашей несостоятельности и в том, что они обманули наши ожидания?
«Я обожал этого профессора…я работал на него как вол…я гордился им и его наукой, я жил и дышал им! Боже, а теперь? …он ничто! Мыльный пузырь!» - в сердцах вопиёт Иван Петрович. Как часто божество, сотворенное нашими же руками, рушится у нас на глазах и все, чем мы жили, в одну секунду, превращается в ничто, в прах. Как часто то, что мы принимаем за идеал - таковым не является, а то, что мы делаем, считая это полезным и единственно верным, на практике оказывается пустой тратой времени. Эти рамки обыденности и ограничений, в которые мы сами загоняем себя - как же четко иллюстрирует это Кончаловский в сцене, где герой Павла Деревянко просовывает голову в спинку стула!
Поток мыслей и аллегорий, которые рождаются во время просмотра спектакля, захлестывает и, совершенно ненужным становится антракт, во время которого ты оказываешься уже совсем другим в окружении привычной реальности. Я люблю такой театр, где надо думать.
Очень правильно, на мой взгляд, подобранный актерский ансамбль позволил смотреть пьесу на одном дыхании. Совершенно по-новому раскрылся талант Павла Деревянко в роли Иван Петровича. Актер с безудержной энергетикой сумел передать накал и драматизм событий, выплеснув на зрителя целую лавину чувств и эмоций. Бесконечно стильный, безупречный потомственный интеллигент Александр Филиппенко, в роли профессора Серебрякова, ироничность которого сквозит не только в словах, но и в поступках. Ему и делать-то ничего особенного не нужно, просто быть, и все остальное будет вращаться вокруг него само-собой. Александр Домогаров, исполняющий Астрова так, будто Чехов только его и предполагал в этой роли – утомленный жизнью, но живой, деятельный, обаятельный и без тормозов.
Потрясла меня Юлия Высоцкая, ее героиня Софья Александровна, столь же тонкая и ранимая, сколь и сильная. Внутреннее обаяние Сони также притягательно, как и внешняя некрасивость. И только ее энергии хватит на то, чтобы и все дела переделать и всех любовью одарить. Её Соня, своей наивной трогательностью, верой и бесконечной любовью, чем-то похожа, на сыгранную ею же, Жанну, (в фильме Кончаловского «Дом дураков»), для которой есть только один способ выживания в мире, где все неспокойно - любовь. Ее финальный монолог, как мороз по коже. «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, …будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других.
Мы покорно умрем….и там мы увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную,…… все небо в алмазах,….и там мы отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно...Мы отдохнем!» Что этот крик души? Страх перед жизнью, нежелание что-то менять или надежда на то, что сделаем потом, не сейчас, не в этой жизни. А сейчас лучше не причинять боль никому, любить, быть милосердным и забыть о себе, потому что перемены ведут к разрушениям. Но другой-то жизни не будет! Как сделать правильный выбор-каждый сам решает для себя.
Конечно, много режиссерских находок: и перестройка декораций, происходящая у тебя на глазах, под управлением помрежа, и постоянное присутствие актеров, сидящих по бокам сцены на лавках, и слайды с вырубленными лесами и голодающими людьми, и видеоряд бесконечного потока машин - все это делает тебя участником этих событий, этой жизни. Это о нас. Весь мир театр и люди в нем актеры.
Как же точно Кончаловский сумел разглядеть, зацепить, вытащить и передать эту связь времен и актуальность происходящего на сцене! Браво, тысячу раз! Андрей Сергеевич, Вы показали мне, что Чехов бесконечен, он вне времени. Вы повернули меня лицом к тому Чехову, которого я теперь хочу читать. И еще,... на спектакль я сходила уже два раза.
Евгения С.

Не про беду русской интеллигенции, не про классовую ненависть и маленького человека, как нам объясняли в советской школе, Андрей Кончаловский спектакль не поставил. К счастью. Его Дядя Ваня – это Петрович из соседнего подъезда, который в одно лицо поднимает двоих дочерей после смерти жены, его Соня – это та серая мышка из бухгалтерии, которую всегда забывают пригласить на корпоратив. Это каждый из нас, посвятивший свою жизнь собственному заблуждению, это любой человек, прячущийся от жизни в норке упорной работы или придуманного увлечения.

Еще со школьной, а потом и университетской скамьи Чехов, точнее, его пьесы, так и оставались для меня совершенным академизмом. Правильным и скучным. С понятным пафосом обличением, и известным только критикам юмором. «Дядя Ваня» Андрея Сергеевича, повернул для меня классика под другим углом. Пронзительно и интеллигентно и даже, черт побери, стильно поставленная и сыгранная эта история много раз прочитанная и столько же раз забытая, оказалась мне близкой и понятной. Начиная со сценографии и костюмов (художник-постановщик Рустам Хамдамов, чьи нереальные «Вокальные параллели» меня просто заворожили), и заканчивая приемом, который использован при смене сцен, когда артисты рассаживаются по краям площадки, а помреж выходит и руководит работниками сцены, четко и быстро меняющими декорации, все это сплело для меня спектакль в плотный клубок из классики, современности и собственных переживаний. Транслирующиеся в это время на заднике виды современной Москвы с ее пробками и серыми осенними улицами только усилили «вневременность» Чехова Кончаловского. Да, пейзажи со времен Антон Палыча изменились, а вот проблемы перед нами стоят те же. Если отвлечься от сиюминутных кризисов и ипотек, что нужно – найти себя, понять для чего мы пришли в этот мир, полюбить, в конце концов. За суетой происходящего мы не замечаем главного, жизнь проходит, а мы все время что-то оставляем на потом.
Да, именно она, эта сука-любовь и сворачивает головы и Дяде Ване, и Соне, и доктору Астрову и молодой Серебряковой, и даже ее престарелому мужу. Только столкнувшись нос к носу с ее бархатной сталью герои вылетают из своей протоптанной и привычной колеи. Только попав в ее тиски, они решаются посмотреть на себя со стороны, и даже пытаются что- то изменить. Они ломают привычный жизненный ритм, привычки, они пьют, ругаются, признаются, и бунтуют. Но бунт этот не заканчивается ничем. И вот разбросанный ворох бумаг собран, разбитая посуда убрана. И та самая Соня, эта серая мышь на фоне пастельно-карамельных оттенков прочих героев сверкавшая ярким пятном, которая решилась и уже готова была изменить свою жизнь, понимая, что ее любовь безответна, снова прячет голову в раковину привычности: «Надо господа, дело делать, успокоиться и работать, там отдохнем, надо в это верить, и я верую». И Дядя Ваня загоняет себя в рамки обыденности и ограничений – режиссерский прием, когда его голова оказывается в спинке стула. И ему приходится успокоиться и забыть о своих устремлениях и порывах. А все их труды умещаются в ворохе никому не нужных бумаг.
«Неизвестность лучше, все же есть какая-то надежда» - это снова Соня. И, да, мне тоже так иногда кажется, что это выход. Но ведь эта та же раковина. Только в профиль.
Но я все же верую. У кого-то же получается.
Может и у меня????

А мне не понравилось. Извините, я привыкла к более классическим трактовкам Чехова. В моем понимании Астров не может задирать Елене Андреевне юбку, Соня не может кидаться предметами, а сам дядя Ваня - это милый добрый чудак, а не олигофрен с приступами буйства. ... И в конце такая трогательная, такая патетическая фотография пеньков. Режиссер как будто хочет призвать нас задуматься о судьбе России. Сейчас это модно... только тогда надо это делать весь спектакль, а не 2 раза по 5 минут. Радость во всем этом действе вызывает только Александр Георгиевич Филиппенко, как было сказано выше, и прекрасной игрой, и прекрасной дикцией.:)
А еще это был самый странный зрительный зал в моей жизни. Всю постановку в зале стоял шепот - кто-то что-то обсуждал и комментировал, и явно, не всегда действие на сцене.Кто-то куда-то ходил. Короче, добрая половина зала спектакль смотрела в пол глаза. Но в конце была устроенна овация стоя... Наверное, опять дань моде. Если все СМИ говорят, что г-н Кончаловский гениален, ему просто нельзя не поаплодировать. :)))

Когда я здесь пишу рецензию, спектакль как раз идет еще - показывается-демонстрируется - по каналу Культура. Я не смотрю дальше и не собираюсь.
Ужас. Домогаров неплохой Астров, но он здесь сам по себе, потому что поверить, что можно захотеть такую не могу сказать актрису, женщину как дама Вдовина.. Это неестественно. Никакая, моль бледная...
Высоцкая деятельная особа, как я понимаю, наверное, хорошая жена и мать. не надо в театр, в кино тоже.
Филлипенко не люблю никогда, здесь он не пойму просто, что играет..
Деревянко для меня тоже не актер, он всегда одинаковый..
Даже замечательная, дивная муза Марата, Лариса Кузнецова.. Если я правильно понимаю, она играет няню? Это отвратительно.. Грубость, какие-то ужимки.. Непонятно, пожилой человек это, или вторая Соня.
К чему это разное видео на заднике? Зачем так переставлять декорации публично?
Единственно, что понравилось - режиссер-придумщик. Как ноги профессору моют сразу Соня и жена, как представлен образ Сони, чем она так отталкивает от себя - своей мужиковатостью.. Но это ничто - без нормальных, даже не скажу хороших - нормальных актеров, не плохих, и самое главное, без сыгранности и ансамлевой химии..

Отдельно Чехов, отдельно Кончаловский, отдельно Филиппенко. Как полотно, написанное разными стилями. Долго грешил на зал и отвратную дикцию главных героев: скорострельность их бубнежа никак не складывалась в театральную речь, пока не появился Филиппенко – зал сразу стал акустически хорошим, а Чехов – узнаваем. При всей возможной хорошей игре Деревянко – голос его до театра с большим залом не дотягивает. Фотографии тех времен – вместо легкой сепии – были отчего-то синей гаммы. Хороший прием с грозой – вообще никак не обыгран: хоть бы распахнулось окно, хоть бы появился кто-то в мокром плаще, хоть бы запахло отчего-то мокрой пылью. От этого были только внутренние помещения; «улицы», леса – не было. Да и сами звуковые вставки – слишком отрывочны. Заплатки, аппликация – вместо легкой трели птиц на заднем фоне. Съемка дождливой площади могла бы правильно сыграть осенью или ранней весной – она была бы уместна. Летом же, когда и в зале, и на улице аудитория носит летние платья и границы стираются, – этот прием совсем не работает (почему бы, при современных условиях, не показывать Москву этого же дня?). Пассаж с персоналом на сцене какой-то клиповый, синематографический. Вполне возможно, что на сцене он может быть уместным, но здесь – не получилось. Таких недочетов и ошибок технического плана много: и в костюмах, и в движениях актеров. От этого не складывается драматического полотна, театрального содержания всей пьесы. Пресловутое «не верю» – такое точное и универсальное – постоянно всплывало в голове. Кажется, режиссер больше говорит сам с собой, решает какие-то свои – для него одного – важные проблемы. И хочет поделиться ими – но вот диалога не выходит. Это ближе к философии и публицистике, нежели к драматургии. При всем качестве спектакля, не хватает каких-то значимых крох, благодаря которым неживая материя превращается в живого Голема.