Опера

Маниозис

«Маниозис», или О тяге к знаниям

Первые минуты спектакля (тогда, когда вместо обещанной оперы я увидела... Фильм? Телетрансляцию? Взгляд и Нечто?) я посвятила размышлениям на тему «Почему я здесь?» И пришла к выводу, что это закономерно. При всем разнообразии московской театральной жизни Электротеатр «Станиславский» привлекает неординарностью. Он необычен во всем: от выбора тем до формата спектаклей. Уникальные режиссерские решения, подкрепленные виртуозной игрой актеров, ожидаемы и дают надежду на то, что событие запомнится. Здесь даже дыхание и произношение у актеров специфичны. Попадаю я в это креативное пространство не очень часто, но каждый раз с большим интересом и эстетическим удовольствием. Правда, в случае спектакля «Маниозис.1х2» у меня возникли сомнения по поводу удовольствия...
В данном случае в театр меня привела тяга к знаниям, привычка учиться, если можно так сказать. В названии камерной оперы Александра Белоусова соединены слова «mania» и «gnosis» – «мания» и «познание». Маниакальное желание познания – это наше все!
Зрителям было обещано музыкально-философское размышление на основе трактата Бенедикта Спинозы «Этика». Барух (позднее принял имя Бенедикт) Спиноза - нидерландский философ-рационалист и натуралист XVII века. Вырос в еврейской традиции, получил классическое для иудея того времени образование, позднее был изгнан из общины и принял христианство, некоторыми воспринимался как атеист. И он же написал, что «Блаженство заключается в Любви к Богу...» Автор глубоких философских трудов, зарабатывавший на жизнь шлифовкой оптических стекол и отказавшийся от собственной кафедры философии в одном из наиболее уважаемых университетов Европы из-за боязни потерять свободу в высказывании мыслей...
Как Спиноза в своей философии объединил множество разнообразных элементов, так и в спектакле причудливейшим образом сочетаются «Этика» (рассуждения «об образах, которые приходят снаружи и этическом выборе, который мы делаем сами» как указано в программке) и история маньяка. Александр Белоусов синтезирует в пространстве сцены множество разнообразных элементов. Объединяя функции композитора и режиссера, он пользуется абсолютной свободой.
Скажу сразу: зритель такой свободы лишен. Во всяком случае, неподготовленный зритель, который не владеет знанием о философской системе Спинозы, с одной стороны, и не готов к авангардности действа с другой. Мы имеем дело с уникальным случаем, когда изучение программки, странички спектакля на сайте театра, возможно, критики, является обязательным ДО начала спектакля. Я, увы, этого не сделала. В итоге «играла в ассоциации», самая живучая из которых – фильм «Молчание ягнят» и его продолжения (не помню, как эти сиквелы-приквелы назывались, более того, посмотреть их целиком так и несмогла, но, думаю, идея понятна).
В камерном пространтсве сцены сосуществуют Автор, Протагонист (главный герой, он же маньяк), Диотима (видимо, дама пришла из «Пира» Платона и символизируем платоническую, т.е. духовную любовь), Дирижер (он же Драгдилер, если я правильно поняла) и еще несколько персонажей. Они двигаются, издают звуки, иногда эти звуки превращаютс в слова, из слов можно попытаться составить фразы. В первом действии для меня четко прозвучала одна: «Продай косяк и уходи». А вот теоремы Спинозы разобрать сложно.
Если продолжить игру в ассоциации, Диотима похожа на блоковскую Прекрасную даму. Протагонист – уайльдовский Дориан Грей. Дирижер... здесь вообще все сложно. С одной стороны, именно он ассоциируется с Ганнибалом Лектером, с другой – он жертва, а не маньяк (или нет?).
Но мы знаем, что в опере текст не самое главное, музыка в приоритете. И здесь все непросто. Почти настоящий дирижер во фраке и с палочкой, почти традиционная гармония и... соло кофемашины и 3D принтера, которые вписываются вполне органично. И это не все сюрпризы!
Поток сознания... Наверное, это понятие с полным правом можно отнести и к спектаклю, и к его восприятию (и к этому тексту).
Московская публика довольно жестока, и часто «голосует ногами». Честно говоря, меня поразило, что после антракта большая часть зрителей «Маниозиса» осталась на своих местах. О себе могу сказать, что было интересно, но... погружение в атмосферу действа не дало эмоционального отклика.
Оперу – спектакль – перфоманс (?) советую смотреть (слушать) тем кто готов к восприятию совершенно новой театральной эстетики, кто не боится экспериментов на сцене и заинтересован в глубоком самоанализе.

Что такое современная опера, опера XXI века? На этот вопрос попытался ответить композитор и режиссер Александр Белоусов, который поставил на сцене Электротеатра «Станиславский» оперу «Маниозис» на основе трактата Бенедикта Спинозы «Этика». Как всегда, Электротеатр стал площадкой для смелых экспериментов в области электронной музыки и апробации новых форматов спектаклей. Спектакль проходит в камерном малом зале театра.

Для меня было неожиданностью начало: на задернутом занавесе минут 10 демонстрировались как фильм первые сцены постановки. В чем же фабула? Автор, молодой писатель-дебютант (Сергей Малинин), придумывает некоего героя-протагониста (Алексей Коханов), но оказывается, что герой жил и до того, как его придумали. Герой начинает действовать наперекор замыслу автора, совершая страшные поступки, соответствующие той или иной степени «маниозности». Сначала он душит девушку-разносчицу пиццы, а затем обнаруживает у себя в шкафу… связанного наркодилера (Владимир Горлинский). Занавес раздвигается и, наконец, начинается «реальное» действо (зная оригинальные постановки Электротеатра, я уже начинала опасаться, что весь спектакль будет в формате фильма).

Конечно же, в Электротеатре не место классической опере. Так и «Маниозис» - это смешение электронной музыки и звуков бытовых приборов, как в обычной квартире: сначала это стиральная машина, а потом к ее звуку примешивается пронзительное визжание дрели – сосед вздумал что-то посверлить.

Героев в спектакле четверо: это уже упомянутые автор, протагонист, драгдилер и Диотима (Светлана Мамрешева / Алена Парфенова) – девушка в белом. Перед началом всем зрителям раздавали бесплатные программки, и я считаю это очень правильным решением: в них как раз и напечатаны отрывки из «Этики» Спинозы о причинах, видах и особенностях маний. С программкой проще вдуматься в текст, особенно, если плохо воспринимать такие философские мысли на слух.

Все герои составляют как бы единый организм: они неделимы, и говорят разные цитаты, но объединенные одной мыслью - разделяющие нас тела на самом деле не разделяют нас. Причиняя боль себе, ты причиняешь ее другому. Я даже задумалась, не являются ли все персонажи на самом деле – разными «Я» автора?

«Маниозис» - это странный для неподготовленного зрителя симбиоз музыки, звуков и философских цитат. Тем не менее, основная мысль о неделимости единого разума и тела прослеживается на протяжении всего спектакля, и Александру Белоусову удалось точно и оригинально ее передать.

Когда человек, перед тем как испечь хлеб, сам выращивает пшеницу, из которой будет сделана мука, а после - несёт этот хлеб другому человеку, действие начинает приобретать оттенки ветхозаветного смысла. Так и режиссёр, сам написавший музыку к своей опере, предстаёт как-бы сверхличностью. Он и демиург, и его воплощения - сослаться в неугодном слове на что-то одно уже не представляется возможным. Наступает резкость откровения - некая форма эксгибиционизма, с которого, в его образном значении, и начинается спектакль. Расползается чёрный занавес, шелестя признаками неживой материи, за ним - Дирижёр отмеряет ритмы. Персонажи - где-то на ступеньках, под созвездиями, прислушиваются к зарождению Сверхновой. Вот стоит Автор с замыслами наперевес, из под которых сбежит его Протагонист, а, чуть после из небытия - явится изумительной красоты барышня Диотима (последствие классического образования с его диалогами Платона). Главным же героем становится язык их пения - смесь немецкой речи и латыни с частями вымышленного "эсперанто" и предыханий. Вербальное воспитание, как изучение мелодики голоса в ритме. Перевод на русский, в лице персонажа Автора, становится бытовой, но, при этом, верной подачей отрешённого текста, со стороны самого актёра, и минимализма по содержанию, в отношении созданного либретто. Графичность форм и мизансцен, та самая "чистота порядка", о которой размышлял Хармс в письме к Клавдии Пугачёвой, начинает со временем пульсировать, то есть ощущение льда заменяется его таяньем - вот, пожалуй, самое точное определение со стороны явившегося зрителя. Музыка складывается из вещей случайного мира, из плавно вскинутых взглядов Возрождения, или же детства его. Нужно быть романтиком, чтобы слышать подобное - как Людвиг, король баварский, расслышал гениальность в музыке Вагнера, заперев её в кирпичи своих сказочных замков. Первый акт заканчивается сценой насилия, но не того, о котором привычно мыслить - крик здесь имеет форму надорванного ручья, девушка, принёсшая хлеб уже никогда не поднимется с этого паркета, ей нечем дышать отныне и до века. Неизвестно в чём больше красоты, в актрисе самой, или же в её сценической смерти. Антракт. Возникают мысли о "золотом сечении", стоя на ветру улицы Тверской, пока там, на сцене двигают ящики, затяжка-выдох, ушли обратно. (Вспышка из немецкой литературы - Адриан Леверкюн сидит в плотно завешенной от всякого света комнате, он, кажется, знает чем всё это кончится - композитор, в предверии следующего шага).
Вновь открывается, самим режиссёром, столь же чёрный как и прежде занавес, и начинается Акт Второй. История движется дальше - когда на ложке греешь вату, а потом её внутривенно гоняешь - возникают малознакомые люди кругом тебя. Возникает желание выяснить своё причастие к ближнему.. Набор табельных инструментов из дамасской стали, дух мертвецкий и небывалый. Но, ровно те же самые вещи, которые так изумительно работали в Первом акте, почти неожиданно для самого себя перестают работать. То есть язык, столь тонко созданный однажды, при его повторе, спустя какое-то время, перестаёт быть чудом, он теряет своё право стать Единственным в твоей жизни. При этом он не уступает по качеству существования акту Первому - он столь же подробен и внимателен, столь же воздушно в белизне своей пальто на милой сердцу Диотиме - быть может чуть более направлен в сторону распознания самого художника, а не мира вокруг него, но суть здесь в ином. Он не делает этого следующего шага. Ключи так же блестят серебром, но - это те же самые ключи, они бьют из под земли, но уже не вода здесь должна литься, но Нечто совсем иное, в озарении своём неизвестное. Всякое развитие является заложником своего начала, особенно если разговор идёт о сильном художнике. Эта опера оказалась настолько цельной, что не вытерпевает никакого разделения. Так дети, сказав в незнании своём что-то Истинное, повторяют фразу эту вновь и вновь, не находя уже, впредь, такой же радости у взрослых, тогда как нужно было остановить время и остаться в нём..
В антракте, Александр Белоусов стоит у входа в театр, беседует с художником по свету, который, к слову сказать, дело своё ведает чудесно - проходящий мимо молодой человек спрашивает у него:
-Не знаете ли где здесь цветочный магазин поблизости? ,- на что Александр:
-В Мамоновском переулке есть один, Цветы 24. Но там опасно..

Там мог ответить только человек, глубоко чувствующий эту Жизнь..

Двѣнадцать