Фильм

Последняя «Милая Болгария»

В 1943 году молодой селекционер Леонид (Илья Белов) с вполне себе горящим комсомольским взором за стеклами интеллигентских очков эвакуируется в Алма-Ату, где тепло, и яблоки, и совсем не слышно опаляющее эхо войны. Его поселяют в тихой, напоенной сладостным южным солнцем коммунальной квартире, где в одной из комнат окопался «морковный доктор» (Сергей Федоров), готовый исцелить человечество морковным соком, а в другой — лохматый до неприличия режиссер (Александр Блинов), живущий в окружении черепов и внутренней темноты и снимающий кино про русского царя. Самое интересное, что в одной из комнат еще обитал популярный писатель-юморист Семен Курочкин (Константин Итунин), однажды оставивший на крючке плащ и пропавший.

Его исчезновение беспокоит Ольгу (Алена Артемова), одну из соседок Леонида, мать-одиночку с тоскующими голубыми глазами, которая пару раз гуляла с Семеном, но ни до чего не догулялась. Ольга утверждает, что местный милиционер Адалат (Джавохир Закиров) обвиняет ее в исчезновении Курочкина. Отыскав в печке дневники писателя, Леонид пытается придумать сценарий его жизни, приведший к финалу, остающемуся до конца непонятным. Есть у молодого ученого и другие заботы. Когда-то его отец взрастил сад с удивительными яблоками — «Милую Болгарию». Сад сгорел, от него осталось последнее яблоко, крепкое, вкусное и морозоустойчивое. Леонид должен возродить этот сорт, иначе плохи будут не только яблочные дела: власть Советов в лице Адалата угрожает отправить бесполезного для общественности Леонида на фронт.

Как в «Котловане» и «Чевенгуре» Андрея Платонова, главный герой кинофильмов Алексея Федорченко — это народ. Пока другие вытаскивают образчики, символы и архетипы из ширнармасс (чаще всего это оказывается недобитая интеллигенция, брошенная в котел нового времени), Федорченко берет сразу всех и снимает сразу обо всем. Пока другие торчат в городах со смартфонами, депутатами и ледяной нелюбовью, он изыскивает исчезающие мирки так называемых малых народов и копает в сторону исторической правды. Вот марийские женщины в «Небесных женах луговых мари», вот советская авангардистская юность, застрявшая среди таежного люда в «Ангелах революции», вот весь чертов космос, в который мы полетели и приземлились в «Первых на Луне» (согласно мокьюментари Федорченко, СССР еще в 1930-х покорил космическое пространство). Размах не просто велик — сказочен. Подобно первому писателю-сюрреалисту (Бродский, по крайней мере, считал Платонова таковым), Федорченко кует свое магическое «Волшебное кольцо» — только это сказки для взрослых с частушечным эротизмом, сказки о постсоветском пространстве, для которого Федорченко выступает не этнографом, а, пожалуй, даже антропологом, фольклористом нашего времени, изучающим мифы, легенды и обычаи людей нашей сложной, широкой, пестрой земли. Тем страннее, примечательнее и тревожнее для самобытного (что бы это ни значило) уральского режиссера, что в «Последней «Милой Болгарии» задействован главный герой-индивидуалист, устами которого Федорченко до финала фильма молчит.

Фильм поставлен по повести Зощенко «Перед восходом солнца», после которой писателя выперли из советской литературы, а по большому счету — из самой жизни. Жданов сказал о «литературных подонках». Союз писателей заявил о чужеродности книги нашей литературе. Журнал «Крокодил», который поначалу хотел видеть Зощенко главным редактором, исключил его из редколлегии. Началась старая добрая советская травля за неправильное изображение «нашего общества». Отчего большевизм встал на дыбы? От того самого индивидуализма: Зощенко написал книгу о самом себе, о том, что его по какой-то странной причине тошнит от жизни — не от партии и советского строя, боже упаси, а вообще. Такого советский строй снести, конечно, не мог. Возмущала не тошнота и меланхолия, а обособленность: как это так, вот есть «мы», а ты, сволочь, почему-то не с нами. Вот есть «мы», а ты пихаешь нам свое дурацкое «я». Советский строй это даже изложил понятным ему и нам языком: «Мелкая возня субъективных чувств». Большевизм, как мы это все, дорогие товарищи, понимаем, запрещал депрессивного человека.

Запрещенный Зощенко собрал в котомку свою тоску (изначально повесть то ли наивно, то ли издевательски именовалась «Ключи к счастью») и стал жить в гонениях и нищете. Заодно досталось Ахматовой, в которой советская власть интуитивно и верно ощущала сопротивление своему видению светлого пути. Партия топтала литераторов сапогом, но у истории было свое мнение на этот счет. И вот в 2021 году самобытный (что бы это ни значило) уральский режиссер берет книгу Зощенко и начинает копаться в его неизбывной тоске, унаследованной писателем-юмористом, соответственно, от веселого Чехова и завещанной еще более веселому Сергею Довлатову. Такие традиции у наших весельчаков: «То ли чаю попить, — писал Чехов, — то ли повеситься». В этой же самой нескончаемой, кошмарной депрессии, если верить фильму, варился режиссер Сергей Эйзенштейн, ставивший в эвакуационной Алма-Ате свой шедевр про Ивана Грозного, который чуть позже впечатлит Сталина до степени полнейшего ошеломления. Но пока Сталин это кино не смотрел, и режиссер со вздыбленной шевелюрой (чуть кокетливо названный у Федорченко «режиссером») выводит на съемочную площадку мальчиков в черном и красном — опричников, снятых в «Иване Грозном» на единственный кусок трофейной пленки, — и ставит с ними тот животный бесовской танец, который настолько впечатлил Сталина, что генсек слегка обалдел. Откуда, должно быть, подумал Сталин, это безобразие в солнечном Советском Союзе? Как, должно быть, подумал Сталин, эти бесы влезли в наш рай, успешно построенный на обломках обнуленной реальности?

Федорченко с помощью оператора Артема Анисимова кропотливо конструирует рай. «Последняя «Милая Болгария» — очень предметный фильм, в который хочется тыкать пальцем. Мы видим там очень выпуклые вещи, отчасти сошедшие со старой пленки, воплотившиеся из чьих-то воспоминаний. Знаменитые рисунки Эйзенштейна, улыбчивая маска Федьки Басманова, в которой он танцует на пиру опричников в «Грозном», красивая шляпка, упавшая в воду еще до Гражданской войны, советские скульптурные големы в парке и толстый ребенок в пионерской пилотке — селекционер Леонид, пытающийся возродить сорт яблок из разбитого его отцом, сгоревшего райского сада, столкнется со множество проблем, включая те, которые ему устроит этот противный посланец новой жизни. Но не юный пионер сопротивляется деятельности Леонида, а сама жизнь, сама советская власть. Ей не нужны яблоки, не нужен морковный сок, не нужно кино про Грозного и писатели, из которых лезет индивидуальная темнота. Что ей вообще нужно? «Оптимисты с плохой памятью», — ответит милиционер Адалат. «Мы» без «я», которым отбило воспоминания об историческом прошлом, когда любой, включая безобидных селекционеров с их обывательским плодоовощным хозяйством, мог попасть под сапог как болгарский шпион. «У меня нет выхода, — писал Зощенко. — Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын…» Говорят, он улыбался в гробу.

Федорченко как серьезный художник имеет право щупать пульс народа, который он изучал дольше, чем любой современный российский режиссер, и которым он чуть ли не единственный интересовался. Но, видимо, такое нащупывает, что не выдерживает и оптимистично дает в финале прорасти ростку, который переживет большевистский и любой государственный рай. Но тоска, черная тоска сочится сквозь солнечный кадр, и почти голливудский, хоть и горький финал не срабатывает. Слишком он нежен для наших чугунных реалий. Поклон режиссеру за чистоту. А милой Болгарии... Прости, мы опять все обнулили.