Экранизация повести Юрия Германа о начальнике уголовного розыска провинциального городка Учанска Иване Лапшине (Андрей Болтнев), который ловит банду матерых преступников, параллельно ухаживая за актрисой-неудачницей (Нина Русланова) из местного драмтеатра, в то время как она сама влюблена в друга Лапшина — журналиста Ханина (Андрей Миронов). События в фильме датированы 1934 годом — временем сразу после убийства Кирова. Передать этот дух времени (через черно-белое изображение и разные оттенки серого, которые лишь изредка разбавляется цветной картинкой) для Алексея Германа было важнее и труднее всего. Впрочем, фильм не только с документальной дотошностью воссоздает облик той эпохи, но и, как заправский канатоходец, ловко балансирует на границе двух жанров: круто сваренного детектива и мелодрамы с менаж-а-труа. То есть, с одной стороны, в картине есть элегия бурных чувств (у которых, как известно, неистовый конец), а с другой — фантастически снятая сцена милицейского рейда с потасовкой-рубиловом в коридоре, как в «Сорвиголове». И в этом смысле, конечно, «Мой друг Иван Лапшин» — это наш «Французский связной», а не только характерный германовский физиологический эпос.
Драма |
12+ |
Алексей Герман |
январь 1985 |
20 сентября 2018 |
1 час 40 минут |
Средь покосившихся заборов, пионерских санпостов и гипсовых дискоболов в трусах бригадир угрозыска (Болтнев) ловит банду дебилов-убийц и ищет взаимности у актрисы погорелого драмтеатра (Русланова).
Финальный гоп-захват поганых выползней станет таким же эталоном грязного милицейского боевика, каким был «Французский связной» для американского криминального жанра, — в остальном Герман останется верен старопитерской литературной традиции превращать ядреные детективы в новые заветы и энциклопедии русской жизни. Его фильм — сентиментальный марш по большим людям в кепках и ратиновых пальто, которые в хронике двигались чуть быстрее, а оттого казались еще энергичнее, чем были на деле. Породе неправильных великанов, грубой и спешной выделки бритоголовых гладиаторов, дерганых, культяпых, смертных детей богов, рабов и жар-птиц, успевавших одновременно тягать гири, добывать дрова, хором петь глупости и делать большую историю.
Все культовые фильмы вялых новейших времен были притчами о силе — братской, эльфийской, матричной и маклаудской. Резкое поправение прародины большевизма так и не развеяло шершавой магии первой из них — песни о дикой, доброй, жаркой и классовой силе начальника провинциальной опергруппы. Восторжествовавшее в реформенной России гадливо-чистоплюйское отношение к 30-м всякий раз спотыкалось именно об эту корявую оду нагану, шахматам, козьей ножке и львиному сердцу волкодава.